Господи, как же все-таки приятно после убогого новозеландского ширпотреба с примитивной режиссурой, похабными спецэффектами, позорными боевыми сценами и уродливыми эльфами посмотреть настоящее кино, где батальные эпизоды продуманы, актеры естественны, а диалоги осмысленны. Вообще говоря, имя режиссера Эдварда Цвика с конца 80-х годов — твердая гарантия качества; а уж когда дело доходит до эпоса, снятого на материале XIX века, — здесь Цвику в современном американском кинематографе определенно нет равных: достаточно просто посмотреть его «Славу» и «Легенды осени».
«Последний самурай» — тоже эпос, тоже из XIX столетия и тоже связан с Америкой; правда, Америку здесь перекрывает Япония, развернутая на экране подчеркнуто строго и аскетично. Никаких открыточных видов, никаких показных жестов, никакой рассчитанной на туристов болтовни. Самурай — не тот, кто постоянно размахивает мечом, и не тот, кто орет гортанным голосом непонятные страшные слова; самурай — тот, кто до конца следует чести. Поэтому речь здесь в конечном итоге не о войне, не о политике и не о нравах, речь — о судьбе. Судьба главного героя — капитана американской армии Нейтена Олгрена (Том Круз) — в том, чтобы смыть позор неправедного убийства безоружных женщин и детей, венчавшего многочисленные индейские кампании, проводившиеся американскими солдатами в позапрошлом столетии. (Здесь, кстати, стоит вспомнить, что в американском кинематографе 90-х была все-таки одна военно-эпическая картина, сделанная как раз на индейском материале и при этом напрочь лишенная примет боевика и традиционной вестерн-клюквы, — «Джеронимо: Американская легенда» Уолтера Хилла.)
Неотвязные воспоминания, превратившиеся в сны, преследуют капитана, заставляя его постепенно спиваться, так что в конце концов он из боевого офицера превращается в экс-героя, рекламирующего стрелковое оружие. Волею этой же судьбы Олгрен оказывается в Японии, где юный император Мейдзи начинает реформы, призванные сделать из Страны восходящего солнца государство европейского образца (дело происходит в 1876–1877 годах). Старая самурайская аристократия поднимает мятеж, и американцы должны вооружить и обучить бывших крестьян, которые бы разгромили мятежников. Но обучение новобранцев — меньшая из трудностей, с коими придется столкнуться капитану Олгрену. Даже продажный первый министр японского императора называет Америку, прокладывающую путь к победам деньгами и гаубицами, «землей дешевых торгашей». Что уж говорить о людях, оставшихся верными старинному кодексу чести: для них то, что первый министр Омура называет выстроенной по западному образцу «нацией законов», есть просто-напросто «нация шлюх».
И те, кто в начале казался главному герою «варварами», станут в конечном счете последним оплотом против настоящего варварства пушек и золота. Том Круз, взятый в плен самураями, постепенно сам превращается в самурая. Созерцание людей, равнодушных к собственной смерти, беседы с предводителем мятежников Кацумото (блестящая роль Кена Ватанабэ), утверждающим, что человек, увидевший совершенную форму цветка, уже прожил жизнь не напрасно, четкая ритмика и строгий покой окружающей жизни выплавляют из американского капитана нового человека. Он понимает, почему для его бывших врагов безусловный герой — не тот, кто сохранил армию и стратегические позиции, а тот, кто повел отряд из 211 человек против двухтысячного войска; он понимает, почему Кацумото счастливо улыбается, услышав, что все 300 спартанских воинов погибли при Фермопилах; он понимает, почему вдова убитого им самурая выхаживает его после ранения, — ибо убивший в честном поединке не может быть врагом. И, поняв все это, капитан Олгрен надевает самурайские доспехи, встает в строй своих недавних противников и идет с мечом против ружей и гаубиц.
Исход боя предрешен, но при этом абсолютно не важен: смерть — лишь достойное завершение жизни как единой церемонии чести. Поэтому перед финальным сражением главному герою открывается простая истина, требующая долгого пути к себе: судьба не поддается перемене либо покорству — судьба поддается лишь узнаванию. Если бы капитан Олгрен погиб в последнем сражении (а он единственный из самураев, кто остался в живых), то не было бы ни сентиментальной сцены, где Том Круз, роняя слезу, кладет меч перед императором, объявляя о готовности сделать себе сеппуку, а растроганный император объявляет в ответ о конце американизации Японии, — ни возвращения бывшего пленника в прекрасное селение, где раньше обитали самураи, а теперь остались их всепонимающие жены и дети и цветущая сакура.
Не было бы, в конце концов, сюжетной натяжки, потому что в такой прекрасно отснятой бойне выжить не мог никто, даже Том Круз, смерть которого приятна, впрочем, и сама по себе, без всяких дополнительных доводов и значений. И фильм, завершающийся эффектной смертью прозревшего солдата под огнем собственной артиллерии, оказался бы близок к гениальному. Но даже и с такой концовкой, какая есть, «Последний самурай» — одна из лучших картин сезона. Уж во всяком случае лучше каких-нибудь «Трудностей перевода», где та же Япония выбрана монотонным полем для псевдоинтеллектуальной скуки, или бестолкового «Властелина Колец», куда никто не удосужился вложить хотя бы немного ума и профессионализма. Не говоря уж о клиническом околояпонском бреде Квентина Тарантино в «Убить Билла».
